Вообще я всегда больше слушал, говорить по-мальчишески стеснялся, особенно с Ильей Ивановичем, которого уважал и любил безмерно, но никаких душевных тайн ему не поверял. Очень тяжело пережив Сережину трагедию, я все же поделился с Машковым своим страхом за него, и... Илью Ивановича будто подменили; огромная теплота и внимание окружили Сережу. Машков проводил часы в беседах с ним, просил учеников провожать и встречать Сережу, помогать ему подниматься на лестницу. Помню походы в «Щукинку», в которых участвовал Сережа,- мы с ним ездили на извозчике! Он ожил. И вдруг, один за другим, на удивление всей студии, появились несколько интересных, полнокровных и каких-то задорно живописных этюдов Сережи. Из сереньких, средненьких Сережа стал одним из коренников студии. Он даже поправился, всегда бледные щеки его иногда заливал счастливый румянец. Экскурсии в Греции. Это были лучшие его дни! Тут я понял большую душу Ильи Ивановича. Жизнелюб, видя смертельную беду, в какую попал несчастный из несчастных, он бросился, выхватил, спас!
Сережа Алабин - Илья Машков! Как необыкновенно контрастны жизни этих двух людей и как потрясающе одинаков их конец. В голодной, обледенелой Москве зимой 1920 года Сережа был найден в подвальной каморке общежития, закоченевшим на продавленной койке. Кругом был лед и никакой еды... От Сережиной бедной фигурки остался скорченный уродливый скелет, обтянутый кожей. А в 1944 году в пустой холодной дача в Абрамцеве мои студийцы курсанты-пограничники, пробившиеся сквозь топи и талые сугробы, нашли за трудно открывшейся дверью лежащее на полу тело И. И. Машкова. Он был в одном белье. Ступни окоченевших ног яростно упирались в щелястый пол. Первый не видел ничего в жизни, кроме койки и чуть брезжившей зари своего таланта. Второй видел полмира, много шедевров искусства, созданного веками, видел славу, видел закат своей популярности.